Структура познавательного процесса

Отметим прежде всего, что познание субъектом явления, впер­вые встретившегося ему в житейской практике, не начинается “с нуля”, а опирается на некоторое исходное основание, определен­ные предпосылки познавательной деятельности. Таким обоснова­нием познания служит так называемое личностное знание – вся совокупность сведений субъекта о мире, приобретенных им как в своем личном опыте, так и в результате воспитания и обучения.

Эти знания не равноценны по своему содержанию, ибо включают, с одной стороны, сведения общезначимого характера (мировоз­зренческие ценности, законы науки и тому подобные), а с другой – “чисто личные” знания человека о себе самом, своих особенностях, привычках, “странностях” и так далее, словом, об индивидуаль­ном, неповторимом отношении данного субъекта к “своему миру”, а значит и к каждому познаваемому объекту.

Очевидно, что личностное знание содержит и различные заблуждения, предрассудки, мифологемы и другие образования, искажающие мир. Однако, как правило, любой человек считает свои представления о мире спра­ведливыми. Он не только “знает”, но и верит в достоверность сво­его знания: “я верю тому, что знаю”. Более того, подлинная вера (в том числе гносеологическая) не нуждается в каком-либо обо­сновании и принимает те или иные установки как само собой ра­зумеющиеся, не подлежащие никакому сомнению.

Поэтому лич­ ностное знание есть более или менее упорядоченный конгломерат верных и ошибочных представлений, соединенных в единое целое “скрепами” искренней веры.

В процессе познания личностное знание выполняет, во-первых, избирательную функцию. Руководствуясь своими целями, инте­ресами, ориентациями, человек сам выбирает для себя предметы познания, определяет важные для него свойства вещей, намечает некоторые пути их изучения. Во-вторых, личностное знание обла­дает функцией предварительной оценки вновь осваиваемого объекта. Знакомясь с ним, человек невольно сопоставляет свои первичные впечатления о нем с уже имеющимися у него сведения­ ми о мире.

Он сравнивает познаваемую вещь с известными ему явлениями, старается найти, и чаще всего находит, что-то общее между ними и т.д. Поэтому можно сказать, что в подавляющем большинстве случаев субъект, начиная познавать вещь, уже знает кое-что о ней, так как она обычно относится к его “повседневному миру”. В-третьих, личностное знание выполняет для человека ин­терпретирующую функцию, когда он, освоив в той или иной мере познаваемый предмет, дает ему свое толкование и объяснение, ко­торые опять-таки представляются ему достоверными, ибо согла­суются с его собственным “знанием-верой”. Личностное знание, таким образом, пронизывает собой всю познавательную деятель­ность человека, все стадии этого процесса.

Вместе с тем личностное знание, во многом определяя конкрет­ный процесс познания, само зависит от тех структурных компо­нентов, с помощью которых человек получает все знания о мире. К ним относятся в первую очередь две стороны познавательного процесса – чувственное и логическое познание.

Факт участия в познании органов чувств человека и его разума был установлен еще в древней философии. Уже тогда зародились два противоположных учения, по-разному оценивавших роль чув­ственного и логического познания. Одно из них – сенсуализм (от лат. сенсус – чувство, восприятие), отводит ведущую роль в позна­нии органам чувств, считая, что именно на их основе строится все содержание наших знаний. Еще Эпикур говорил, что “мы должны во всем держаться ощущений,… ибо это вернейшая опора для суж­дений”.

Позже сенсуализм обрел многих сторонников и получил практическое и теоретическое обоснование: стало очевидным, что чувства связывают человека с внешним миром и без этой связи никакое познание невозможно. Это и дало сенсуализму основания для вывода о том, что чувственное восприятие есть “первое начало всякого знания” и что “нет ни одного понятия в человеческом уме, которое не было бы порождено первоначально… в органах ощущения”.

Подобная позиция повлияла и на развитие философии на­уки, породив в ней традицию эмпиризма – преувеличение роли опыта и недооценка теоретического познания (например, Э. Мах, В. Оствальд, некоторые неопозитивисты). В современной гносео­логии сенсуалистский подход к познанию, по существу, преодо­лен, поскольку в XX в. стало особенно ясно, что многие понятия не могут быть выведены чисто логически из данных чувственного опыта и что в реальном процессе познания нет какого-либо преоб­ладания чувств над разумом.

Второе учение, рационализм (от лат .рацио – разум), полагает, что основой познания является разум, абстрактное логическое мышление. Соответственно недооценивается роль чувственного познания как “темного”, недостоверного, неспособного дать нам понимания вещей. Истоки этих взглядов мы находим еще в древ­ней философии – например, у Сократа, Платона, Аристотеля. Они учили, что “чувственное восприятие общо всем,… и мудрос­ти в нем нет никакой” ,что ощущения дают нам лишь поверхно­стное знание единичных вещей, а общее – как подлинная цель всякого знания – может быть обнаружено лишь разумом.

Поэто­му должны существовать и существуют некие общие идеи и зна­ния, которые не зависят от опыта и определяются только мыш­лением. Дальнейшее развитие познания, особенно научного (на­пример, математики) подтвердило справедливость и плодотвор­ность этого тезиса, что привело, в свою очередь, к усилению по­зиций рационализма в новой и новейшей философии. Истори­ческая заслуга рационализма состояла в том, что он выявил творческую роль человеческого разума, хотя и не следовало это­го делать за счет некоторого принижения возможностей чув­ственного познания.

Кто же прав в споре о роли чувств и разума в познании? По-видимому, как это часто бывает, истина находится где-то посере­дине между крайностями сенсуализма и рационализма, и каждый из них в чем-то по-своему прав. В самом деле, именно чув­ственное познание непосредственно связывает нас с миром. С помощью органов чувств субъект познает те свойства вещей, ко­торые как бы лежат на поверхности и поэтому доступны непос­редственному восприятию.

Чув­ственное познание, следовательно, дает образную картину на­шего мира, обеспечивает нам первоначальную ориентацию в нем и приспособление к его реалиям. Эта картина во многом индивидуальна, зависит не только от познаваемых явлений, но и от субъекта, поэтому каждый из нас видит мир по-своему, хотя в этих субъективных изображениях есть, разумеется, и общезначимые элементы.

Медь – металл, значит она тоже образует положительно заря­женный ион”). Названные логические формы являются как бы атомами, исходными элементами абстрактного мышления, и с их помощью в принципе может быть выражено все богатство чело­веческого знания.

Выделение чувственного и логического познания в качестве са­мостоятельных гносеологических компонентов вовсе не означает их раздельного существования. Лишь в двух случаях чувственное познание генетически предшествует логическому: в становлении человеческого общества и в индивидуальном формировании субъекта (ребенок в первые 2 – 3 года своей жизни лишь “чувству­ет” мир и только потом обретает умение осмысливать его).

Во всех иных познавательных ситуациях, с которыми встречается уже сло­жившийся человек, они слиты воедино. У субъекта нет ни “чисто чувственного”, ни “чисто логического” познания: получаемые им чувственные данные всегда так или иначе осмыслены и оценены, то есть рационализированы, а абстрактные представления “пропуще­ны” через чувства, эмоционально окрашены.

Чувства и разум че­ловека совместно и непрерывно “работают” над решением той или иной познавательной задачи, выполняя свои функции и давая че­ловеку в конечном счете некое комплексное знание объекта позна­ния. Правда, их роль монет быть неравноценной в различных ти­пах познавательной деятельности: чем более она “трафаретна”, шаблонна, тем меньше в ней заслуг разума, и наоборот – чем боль­ше в ней творчества, неординарности, тем выше роль абстрактного, логического мышления.

Вместе с тем, как ни велики гносеологические потенции чув­ственного и логического познания, далеко не всегда предмет изучения “поддается” им. В этих ситуациях в философии часто говорят об еще одной стороне познавательной деятельности – ирраци­ональном (от лат.

Все они предполагают некое внезап­ное озарение субъекта, творческую вспышку в его сознании, при­водящую к постижению земной или небесной истины. Так, интуи­ция предполагает непосредственное усмотрение чего-либо в каче­ства истинного, целесообразного, нравственно доброго или прекрасного (B.C. Соловьев).

Мы можем днями и неделями биться над решением какой-то житейской или познавательной проблемы и не находить его. И вдруг оно приходит бы само собой (и зачастую даже тогда, когда мы думаем совсем о другом), и мы по­нимаем, “видим”, что надо поступить именно так, а не иначе, от­крываем ключ к разгадке мучившей нас тайны и т.д. При этом ин­туиция обычно не подводит нас, хотя мы получаем и принимаем новое знание без его логического вывода и обоснования. Такие ин­туитивные догадки знакомы каждому из нас, немало их и в исто­рии науки.

Скажем, изображение змеи, кусающей себя за хвост, увиденное химиком А. Кекуле, подтолкнуло его к идее циклическо­го строения молекулы бензола… Подобным же образом может от­крыться божественная истина религиозному человеку, стремяще­муся постичь сверхъестественную реальность, или мистику, ищу­щему путем медитации смысл своего бытия в Космосе.

Очевидно, что признание иррациональной компоненты в струк­туре познания противоречит традиционным установкам рациона­лизма. В философии существуют разные способы преодоления этой антиномии. Один из них, опять-таки рационалистический, предпо­лагает, что она может быть снята, по крайней мера в будущем, путем научного объяснения тех познавательных актов, которые мы сегод­ня считаем иррациональными. Так, интуиция может быть рассмот­рена как заключительная стадия логического размышления, кото­рое скрыто в глубинах интеллекта и поэтому не осознается нами. Что ж, возможно, в этом есть значительная доля истины.

Другой путь заключается в признании иррационального в са­мой реальности и бессилия обычного человеческого разума в тра­диционном познании этих явлений. Выход здесь зачастую видит­ся в обращения к некоему “сверхрационализму”, допускающему существование “единого органического разума – Логоса в субъек­те и в объекте”. Поэтому “без Бога, без божественного сознания…, мира и человека нельзя познать, так как рациональность субъекта ничего не может поделать с иррациональностью объекта”. Вероят­но, и это объяснение найдет своих сторонников.

Еще одним участником познавательного процесса может выс­тупать рефлексия – размышление субъекта, направленное на ос­мысление и оценку своих собственных познавательных действий (“Правильно ли я трактую этот факт?”, “Верно ли я рассуждал, делая данный вывод?”). Очевидно, что подобная критическая ори­ентация присуща далеко не каждому человеку, а лишь тому, кто не верит в свою непогрешимость. Рефлексия может регулировать и корректировать процесс познания, способствуя там самым полу­чению достоверного знания. Поэтому познавательная деятель­ность субъекта лишь выиграет от того, что в ней будет в заметной мере присутствовать компонент рефлексивности.

И, наконец, итоговым компонентом процесса познания выс­тупает новое знание, полученное субъектом в результате практи­ческого и теоретического освоения объекта познания. В большинстве случаев оно является новым лишь для данного индиви­да и может быть давно известным другим: так, кто-то, впервые приехав в Минск, “открывает” его для себя, хотя это открытие носит, конечно, сугубо индивидуальный характер. Вместе с тем результаты познания могут оказаться принципиально новыми для всего человечества и стать общезначимыми (обычно это име­ет место в научном исследовании) – скажем, при первом посеще­нии и описании путешественником какой-нибудь “неизвестной земли”…

Таким образом, познавательная деятельность человека есть циклическое движение от старого личностного знания к новому. В этом процессе взаимодействуют, работают сообща в практических и теоретических действиях субъекта самые разные компонен­ты познания. От их согласованности и степени развития во мно­гом зависит успех познания.